ТОТАЛИТАРНАЯ
ШКОЛА В
СОВЕТОЛОГИИ - приверженцы
тоталитарной
доктрины в
советологических
исследованиях.
Сама концепция
тоталитаризма
сформировалась
еще в
межвоенный
период, уже
тогда ее
начали
использовать
для объяснения
явлений
советской
системы. Из
представителей
этого
направления
следует назвать:
Х.Аренд,
К.Дейч,
Ф.Нойман,
С.Нойман
Д.Кеннан, Р.Арон,
М.Фейнсод,
Ф.Боркенау.
Она
строилась на
вымышленных
параллелях между
фашистским и
советским
режимами. Тоталитарная
схема имела
монопольное
влияние на
советологию
50-60-х гг.
Ослабление
международной
напряженности
в 70-е годы
пережила
академический
ренессанс и
облегченный
доступ к
архивным
материалам
способствовали
отказу от нее
многих
ученых. В
начале 80-х
годов “школа
тоталитаризма”заметно
усилила свои
позиции в
официальных
кругах,
включая
Белый дом.
Ожидать, что
в нынешних
условиях она
быстро сдаст
свои позиции,
не
приходится.
С.Коэн прямо
заявил:
“тоталитарная
школа”,
подавившая
другие направления,
повинна в
“интеллектуальном
кризисе”,
поразившем
американскую
советологию
и
продолжающемся
по сей день.
Сегодня
самые
сенсационные
бестселлеры
из истории
советского
периода - это
те, которые
содержат
скандальную
и тенденциозную
трактовку
событий. “Чем
более
антисоветской
и является
публикация,
тем больше
шансов она имеет
на
благосклонный
отклик.
Широкое распространение
получили
конференции
и “круглые
столы” по
проблемам
тоталитаризма.
Вновь, на
короткое
время - по
крайней мере,
я надеюсь,
что оно
продлится
недолго -
выглядят оправдавшими
себя взгляды
советской
эмиграции”.
Когда
известный
американский
политолог У.Лэкер
выступил в
октябрьском
номере журнала
“Комментари”
за 1985 г. со
статьей “Есть
ли сейчас и
была ли
когда-нибудь
такая вещь,
как тоталитаризм?”,
он выразил
сомнения, уже
более
четверти
века
терзавшие
многих
западных
теоретиков. И
конечно,
вслед за этим
вопросом
напрашивался
другой: если
обществоведческая
концепция
столь длительное
время
подвергается
сомнению
учеными,
почему же она
все же
остается в
арсенале науки?
Американский
политолог
Ф.Флерон
пришел к выводу
о научной
несостоятельности
этой доктрины
в целом. Об
этом
свидетельствует
и
значительная
оппозиция в
отношении
этой
доктрины со
стороны
университетской,
академической
интеллигенции
западных
стран. Тот же
Лэкер дал
такой ответ
на этот
вопрос: “В
отличие от
некоторых
других
современных
споров, дискуссия
по поводу
тоталитаризма
не могла быть
чисто
академическим
делом.
Частично она
идет вокруг
слов,
категорий и
дефиниций;
однако
превыше
всего она
касается
политических
реальностей
и посему
имеет
существенное
практическое
значение”.
Как видим,
причины
долгожительства
данной
концепции предлагается
искать не
столько в
научно-онтологической
области,
сколько в
сфере восприятия
современной
политики.
Если учесть,
что в настоящее
время термин
“тоталитаризм”
и различные
производные
от него стали
широко употребляться
и в советской
печати, поиск
ответов на
вопрос,
поставленный
У.Лэкером пять
лет назад, не
только не
теряет
своего значения
но, наоборот,
приобретает
особую актуальность.
Если
концепция
тоталитаризма
была сконструирована,
как ей и
положено, в
тиши научных
кабинетов, то
сам термин
“тоталитаризм”
и различные
производные
от него впервые
появились в
широкой
печати, а еще
точнее, в
агитации и
пропаганде,
сопутствовавшим
приходу
фашистов к
власти в
Италии.
Сторонники, а
затем и
противники
Муссолини
называли
“тоталитарными”
цели фашизма
и тот порядок,
который
стремились
создать в
стране чернорубашечники.
При этом,
естественно,
сам Муссолини
и его
идеологи
(Дж.Джентиле,
А.Рокко)
прославляли
“тоталитарную
волю” и “тоталитарную
идею”
фашистского
движения;
антифашисты
же обличали
тоталитарные
методы власти
фашизма,
подрывающие
демократию и
ведущие к
диктатуре. В
одном из
докладов на
симпозиуме,
организованном
в 1939 г.
Американским
философским
обществом, тоталитаризм
был расценен
как
“восстание против
всей
исторической
цивилизации
Запада”.
Открывший
дискуссию
американский
политолог
Ф.Мурстин
усмотрел
различие
между фашизмом
и
социализмом
в том, что в
Италии фашистская
партия находилась
на грани
поглощения
государством,
а в СССР -
государство
на грани
поглощения
партией. По
мнению
профессора
Принстонского
университета
С.Коэна, в
американской
советологии
того периода
сформировался
“антикоммунистический
консенсус”, в
основе
которого лежали
постулаты
“тоталитарной
школы”.
Соблазн
придать
концепции
тоталитаризма
глобальный и
вневременной
характер возобладал
во многих
исследованиях
западных
социологов в
50-х гг. и позже.
Как бы то ни
было, в 50-60 гг. в
немарксисткой
политологии
и социологии
выявились
две главные
точки зрения:
1)тоталитаризм
представляет
собой специфическое
явление,
характерное
для некоторых
государств XX в.,
отклонившихся
от
“нормального”
исторического
пути, по
которому шли
всегда
Англия, Франция
и США; 2)
тоталитаризм
имеет
глубокие
исторические
корни и не
раз наблюдался
в истории
разных эпох и
народов. П.Сорокин,
стремясь
показать
условность концепции
тоталитаризма,
утверждал,
что посредством
выдвигаемых
ее
сторонниками
критериев
можно
обнаружить
тоталитарные
периоды даже
в истории
Древнего
Рима после
правления императора
Диоклетиана
и в
государстве
древних
инков. Но то, что
служило для
Сорокина
предметом иронии,
вскоре
станет
серьезно
обсуждаться
многими его
коллегами.
Еще легче
оказалось
обнаружить
“тоталитарные
личности”
среди
политических
деятелей в
истории. К ним
разные
западные
исследователи
отнесли
Кромвеля,
Робеспьера,
Сен-Жюста,
Ивана Грозного,
Петра I. Столь
расширительное
толкование
тоталитаризма
вызвало
критику со
стороны
многих
немарксистких
историков,
социологов,
политологов.
Известный
советолог
профессор
Лондонского
университета
Л.Шапиро во
вступительной
речи своей
книги “Тоталитаризм”
сетовал на
неразборчивость,
неточности и
понятийную
путаницу при
употреблении
этого
термина
политиками,
публицистами,
учеными.
Образ
СССР как
“тоталитарного
врага” стал меркнуть
в сознании
населения
западных стран
на рубеже 60-70
гг., и это
обстоятельство
также
ставило под
вопрос
концепцию в
целом. Одним
из первых
западных
политологов,
понявших
неадекватность
объяснения
советского
общества с
позиций
неизменной “тоталитарной
модели”, был
З.Бржезинский.
Еще в год
написания
вместе с
Фридрихом “классической”
работы
Бржезинский
в статье “Тоталитаризм
и
рациональность”
отмечал, что
“советский
тоталитаризм,
наиболее
развитое
тоталитарное
общество
нашего века,
вступает в
новую стадию
развития”. На
протяжении 60-70
гг. критика концепции
тоталитаризма
самими
немарксисткими
учеными
стала столь
же типичным
явлением, как
ранее
приверженность
ей. Критикующие,
среди
которых
оказались
авторитетные
советологи И.Дейчер,
Р.Такер,
А.Инкельс, практически
единодушно
указывали на
то, что она
заслоняет
многообразие
социально-исторических
явлений и
связей,
сводит содержание
и механику
исторического
процесса к
действиям
отдельных
политических
группировок.
Далее возник
вопрос: можно
ли отнести ту
или иную
страну к
разряду
таких
режимов в
силу существования
в ней
однопартийной
системы? Этот
вопрос был
поставлен на
семинаре западных
советологов
в Лондонской
школе экономики
и
политических
наук в мае 1966 г.
Открывавший
дискуссию
Р.Арон
переформулировал
его так:
может ли
партия в
однопартийном
государстве
единолично
вершить
всеми государственными
делами? - и дал
противоречивый
ответ. Чаще
всего вместо
тоталитаризма
стали
говорить об
авторитаризме.
Критерии и
рамки его
также не были
определены
достаточно четко.
Один из
ведущих
адептов
теории модернизации,
например,
полагает, что
авторитарные
режимы
включают
военные
диктатуры -
социалистические,
фашисткие и
просто националистические.
Директор
Русского
института
при Колумбийском
университете
М.Шульман в
лекции “Учиться
жить с
авторитарными
режимами”,
прочитанной
в июне 1976 г. в
Женеве, отнес
к ним “тоталитарные
государства”,
где
подавляется
оппозиция.
Профессор
Свободного
университета
в Западном
Берлине
Р.Левенталь
охарактеризовал
государственный
строй СССР
как
“посттоталитарный
авторитаризм”.
“Какой прок
от категории,
которая
может быть приложена
к 9/10 если не
больше, стран
- членов ООН?” -
риторически
вопрошает
Лэкер.
Был
продолжен
поиск модели,
которая
более адекватно
отразила бы
существенные
черты государственного
и
социального
строя в СССР
и союзных ему
странах. Как
грибы после
дождя, стали
плодиться
дефиниции
типа
“администрируемое
общество”,
“мобилизационная
система”, “консультативный
авторитаризм”,
“моноиерархическое
общество” и
др.
Убедительной
типологической
аргументации
они не
содержали. “Хотя
мы
сознательно
отвергли
тоталитарную
модель,- указывает
американский
политолог
Дж.Хаф, - она
продолжает
сказываться
на многих наших
выводах о
мотивах и
динамике
действий
СССР. Нужна
же
готовность,
даже
решимость
подвергнуть
наши выводы
пристальному
изучению.” В
условиях
дефицита
базовой
советологической
модели (ибо
ни одна из
вновь
созданных
схем не
сумела
получить
такое
распространение,
как
раскритикованная
концепция тоталитаризма)
на авансцену
выдвинулась
точка зрения,
несущая в
себе
элементы
веберианства,
троцкизма и
современного
радикализма.
Согласно
этой точки
зрения, в
СССР сложилось
бюрократическое
общество,
характеризующееся
такой же или
еще большей
самодавлеющей
природой
государства.
На волне
обостренного
интереса
западных
исследоввателей
к работам
М.Вебера
участилось
обращение к
веберовской
концепции
власти. В первую
очередь
здесь
привлекает
внимание тезис
Вебера о том,
что если при
капитализме
элементы
бюрократизации
экономики и
государственного
управления
аккумулируются
постепенно
по мере их
развития, то
при
социализме
они возникают
с самого
начала в силу
единства
политической
и
экономической
власти. По
мнению А.Ноува,
высказанному
в середине 70-х
гг.,когда он занимал
пост
директора
Института по
изучению
СССР и
Восточной
Европы в г.
Глазго, “опасность
бюрократического
деспотизма...
была
возможно,
заключена
ленинской
концепции
изменений...”.
Зато активно
выступил за
сохранение
этого
термина в
обществоведении
Л.Шапиро.
В книге
“Тоталитаризм”
и
одноименной
статье в
восьмитомной
международной
энциклопедии
“Марксизм,
коммунизм и
западное общество”
он заявил,
что наука
обеднеет,
лишившись
этого
понятия. Правда
по мнению
Шапиро,
концепция
полностью
сохраняла
свою научную
адекватность
только для
характеристики
фашизма,
нацизма и
сталинизма. Профессор
Университета
Рутгерса
(США) М.Кертис пытался
проследить
вехи
складывания
тоталитарных
режимов в
Италии,
Германии и
СССР. Есть,
наконец,
точка зрения,
выводящая тоталитаризм
из
марксисткой
теории
обобществления.
Живущий и
преподающий
в Англии
польский
философ
Л.Колаковский
полагает, что
только система,
ликвидировавшая
частную
собственность,
может
служить
фундаментом
подлинной тоталитарной
диктатуры.
На
смену
концепции
тоталитаризма
не пришла
никакая
другая,
которая могла
бы полностью
обесценить
ее исходное
назначение -
описать и классифицировать
политические
режимы, представляющие
аберрации
современного
движения
стран и
народов к
большей
свободе. Глобальная
теория
модернизации,
ставящая
акцент на
общности
развития
государств и
обществ в
определенных
исторических
условиях,
лишь
способствовала
переориентировке
многих
блестящих
умов на благородный
экуменистический
поиск. Речь
шла,
собственно, о
том же, о чем
писал ее
приверженец
У.Лэкер - о
политизации
научных
категорий и
понятий. В
этом,
собственно, и
заключается
главное
уязвимое
место
концепции
тоталитаризма
с точки
зрения
научной
методологии -
никому не
дано
превратить
все общество
в toto, и
поэтому
власть,
стремясь к
своей
тотальности,
никогда ее не
достигает in toto. Можно
говорить
лишь о разной
степени тотальности
власти в
недемократических
обществах -
но кто
обозначит ту
грань за
которой то
или иное
государство
из просто
недемократического
превращается
в
тоталитарное?
Главный урок
дискуссий о
тоталитаризме
в западной литературе
состоит в
том, что в
общественно-политическом
развитии
стран и
народов мира,
вероятно,
существуют
явления, к
которым тоталитарная
концепция
может быть
приложена с
большими или
меньшими
основаниями.
В
работе “Тоталитарная
диктатура и
автократия”
Фридрих и
Бржезинский
нашли
достаточно
оснований
для вывода о
том, что
тоталитарные
диктатуры
явились
“логическим
развитием
некоторых
тенденций
нашего
современного
индустриального
общества
(часто
именуемого капитализмом)”.
Этот вывод
примечателен
тем, что он,
во-первых,
шел вразрез с
мнением
участников
дискуссии 1939 г.
о тоталитаризме
как
“восстании
против
исторической
цивилизации
Запада” - ведь
индустриальное
общество и
капитализм
увенчали
именно западноевропейскую
традицию.
Во-вторых, он
подтверждал
мнение исследователей-марксистов
о зарождении в
недрах
монополистического
капитализма
крайне
реакционных
шовинистических
и
милитаристских
течений,
получивших
свое
логическое
завершение в
фашизме.
Разъясняя
связь между
тоталитаризмом
и
индустриализмом,
Фридрих и
Бжезинский
указали, что
тоталитарные
диктатуры
могут
возникнуть
“только в
условиях
массовой
демократии и
современной
технологии”.
Это
положение
использовалось
многими
западными
учеными, как
решающий довод
в пользу ограничения
хронологических
рамок тоталитаризма
XX в.
Впервые
в западной
политологии
Фридрих и Бржезинский
предложили
определение
тоталитарных
режимов на
основе шести
критериев,
которые
получили в
последующей
литературе
название
“тоталитарного
синдрома” и принесли
авторам
широкую
известность
в научных
кругах
Запада. Это:1)
Официальная
идеология.2)
Единственная
массовая
партия. 3)
Система
террористического
полицейского
контроля. 4)
Контроль
партии над
всеми
средствами
массовой
информации - прессой,
радио, кино. 5)
Контроль
партии над
вооруженными
силами.
Очевидно,
автором
“тоталитарного
синдрома”
следует
считать в
большей
степени
Фридриха, чем
Бжезинского,
поскольку
первые пять
пунктов были
изложены им
несколько
ранее, на
специально
посвященной
тоталитаризму
конференции
Американской
академии
искусств и
наук. Есть и
те, которые
считают тоталитаризм
теоретической
фикцией,
попыткой
заполнить
теоретический
вакуум.