РЕВИЗИОНИСТСКОЕ
НАПРАВЛЕНИЕ
В АМЕРИКАНСКОЙ
СОВЕТОЛОГИИ - группа
либеральных
историков и
политологов
“младшего
поколения”, которые
хотели
дистанцироваться
от своих
предшественников-советологов
50-60-х годов. Радикальный
ревизионизм
60-70-х годов
разрушил в
исторической
науке США
консервативный
консенсус 50-х
годов. Они отвергли
“тоталитарную
модель“,
считая ее
порождением
пропагандистских
кампаний
времен
“холодной
войны“: да,
советская
система - это
диктатура, но
и Запад
отнюдь не
идеален. Они
пытаются
подойти к
изучению
советского
общества без
вражды и с
допустимой
лояльностью,
с менее идеологизированных
позиций и
более
конкретно-эмпирического
подхода. В
частности,
ими
разрабатывается
тема “реформистской
традиции”в
Советском
Союзе на
материале 20-х
и 60-х годов.
Сегодня эти
исследователи
с удвоенной
энергией
критикуют
тех
консервативных
советологов,
которые
многие
десятилетия
рисовали СССР
сплошь
“тоталитарным
государством”,
исключали
любую иную
перспективу,
любую возможность
перемен,
которые
могли бы
произойти
изнутри. В
оформлении
этого
направления
(методологически,
теоретически
и организационно)
участвовали
историки
разных
поколений. В США
- Дж.Хаф,
Р.Такер,
А.Даллин,
У.Таубман,
М.Левин, С.Коэн,
Ш.Фитцпатрик,
А.Рабинович;
в Англии - группа
историков из
Бирмингема
во главе с
Р.Дэвисом; в
Гармании -
специалисты
по социальной
и
экономической
истории
Р.Лоренц,
Х.Хауман,
Г.Мейер и
Д.Гайер -
способствоваший
ряду изданий
в Тюбингеме;
в Италии -
школа,
оформившаяся
вокруг
Д.Прокаччи во
Флоренции
(Ф.Бенвенути,
Ф.Беттанин,
С.Понс).
Ревизионизм
попытался объяснить
развитие дел
в Советском
Союзе скорее
“снизу”, как
результат
общественных
отношений, а
не “сверху”,
как нечто,
привнесенное
государством.
На
протяжении
последних
двадцати лет
советская
история
переписывалась
в указанном
направлении,
особенно на
уровне метаисторических
“больших
проблем”. В
итоге Октябрь
сделался
подлинно
пролетарской
революцией,
вызванной к
жизни
“поляризацией”
классов
рабочих и
капиталистов,
тезис, который
отстаивают
Леопольд
Хеймсон,
Уильям Розенберг
и многие
другие
исследователи.
Партия,
какой она
была в 1917 г.,
представлялась
ими
недисциплинированной,
плюралистичной,
а отсюда -
демократичной,
на чем
особенно
настаивали
Александр
Рабинович и
Рональд Суни.
Поворот
Ленина к террору
и повальной
национализации
в годы “военного
коммунизма”
(1918-1921 гг.)
трактовался
как временные
издержки,
вызванные
гражданской
войной, а
отсюда его
истинным
наследием
объявлялась “смешанная
экономика”,
свойственная
новой
экономической
политике 20-х
гг.;
единственным
же законным
наследником
Ленина
провозглашался
Николай
Бухарин.Самыми
пылкими
поклонниками
этих
взглядов
были Моше
Левин и
Стивен Коэн.
Таково, по
крайней мере,
основное
течение
ревизионизма,
главным же
его
положением можно
считать
полное
отделение
Ленина и Октября
от Сталина.
Но
существует и
более радикальное
направление
ревизионизма,
адепты которого
полагают,
что сталинизм,
должным
образом
понятый и
очищенный от
некоторых
крайностей, и
есть
истинное
воплощение
ленинизма.
Сложившийся
советский
строй,
наконец, характеризовался
новой школой
как взаимодействие
“групп
интересов” по
образцу
“институционного
плюрализма”.
Эта вторая
ревизионистская
школа в лице
своих
наиболее
ярких представителей
- Шейлы
Фицпатрик и
Джерри Хафа,
как бы
возвращается
к
тоталитарной
модели с ее
подчеркиванием
роли
преемственности
между
Лениным и
Сталиным. Но
все течения
ревизионизма
сходятся
между собой в
следующем: с
Горбачевым и
перестройкой
советский
эксперимент
наконец
вернется к
истинному
Октябрю, все
уклонения от
правильного
пути будут
преодолены, а
все пороки
изжиты.
Достижения
ревизионизма
тем не менее
бывают более
плодотворными
и с большим
числом оттенков,
потому что
перенос
внимания на
общество не
носил в
советологии
чисто
идеологического
характера, но
был частью
общего для всей
исторической
науки
течения -
изучения
общественной
истории -
феномена
часто сложного
и связанного
не только с
марксизмом в
стиле
Е.П.Томпсона,
но и со
Школой
анналов или
антропологией.
Именно по
этой причине
советские
издательства
переводят
сейчас важнейшие
труды
англо-американской
советологии,
в основном
ревизионистского
ее крыла.
Благодаря
ревизионистским
исследованиям
в самих США
советологи
стали
оперировать
такими
понятиями, как
“разлагающая
бюрократия“,
“социальная мобильность“,
особый
советский
подход к “модернизации“.
Историки
писали книги,
в которых
доказывали,
что
большевистский
переворот 1917
года вовсе не
был
переворотом, а
неизбежным в
конечном
счете
благотворным
социальным
процессом.
Советский
Союз - это и
есть
социалистическое
государство!
Появились
достаточно
серьезные
исследования
представляющие
СССР как
модернизирующееся
корпоративное
обществе
иного, чем на
Западе
образца;
анализировались
его
отдельные
подсистемы-советы,
профсоюзы,
другие
общественные
организации
и т. п.
Усилиями
Дж.Хафа,
Д.Лейна, С.Коэна,
К.фон Байме и
других
исследователей
формировалось
восприятие СССР как
стабильного
общества со
своей
специфической
шкалой
ценностей и
системными
приоритетами,
которое,
во-первых, не
может
оцениваться
исключительно
по западным
критериям, а,
во-вторых, в
ряде
отношений
идет впереди
Запада.
Советский
режим стал
очень
популярен: он
стремительно
догоняет
Запад,
утверждало
новое
поколение
советологов,
у него множество
достижений в
раз личных
областях, и
Западу
следовало бы
основательно
поучиться на
советском
опыте. В силу
этого для
ученого
правильнее
считалось
занять
позицию
равноудаленности
от обеих
систем, может
быть, даже
чуть
приблизиться
к советской
они решили,
что
советская
система - это “
диктатура социальной
справедливости,
способная к
развитию“.
У
“ревизионистской
революции“
было идеологическое
измерение
считает
У.Лакер. Прежнее
поколение
специалистов
по
Советскому
Союзу не
принадлежало
к числу
чистых
ученых - они занимались
политикой,
многие из них
знали марксизм-ленинизм
и
коммунистические
партии, что
называется
изнутри.
Поэтому у них
был опыт и
познания,
которых
большинство
ревизионистов
были почти
полностью лишены.
Вся их жизнь
прошла в
университетских
городках, они
не смогли
понять не
только коммунизм,
но и политику
как таковую -
за исключением,
может быть,
университетской
политики. Они
страдали тем,
что
психологи
называют
“зеркальным
воображением“.
То, что произошло
в Советском
Союзе в
последние
годы, повергло
их в шок. Они
чувствуют
себя преданными,
когда
русские
говорят и
пишут о
тоталитаризме,
который, как
утверждали
западные советологи,
просто не
существует.
Неудивительно,
что
“ревизионизм“
так и не
признал своего
банкротства.
Уже
появилось
новое поколение
ученых, более
реалистически
относящееся
к тому, что
происходило
и происходит
на одной
шестой
земной суши.
В
конце 80-х
годов в
Америке
вышло в свет
необычайно
много
новаторских
работ:
стимулом для
многих авторов
послужили
эти споры,
которым
предшествовали
более
широкие
историографические
дискуссии.
Исследовательский
совет по
общественным
наукам и
национальный
фонд
гуманитарных
наук стали
спонсорами
нескольких
конференций,
на которых
проверялись
существующие
концепции и
намечались
новые
научные направления
исследования.
Обмен
мнениями на
трех
заседания
национального
семинара по
российской и
советской социальной
истории ХХ
века нашел
отражение в
сборниках
статей - лучших
по части
нового
осмысления
нового периода.
В 1989 году
вышел
сборник
“Партия,
государство и
общество в
гражданской
войне в
России: исследования
по
социальной
истории”.
Затем появился
сборник
“Россия в
период нэпа:
исследование
советского
общества и
культуры“ под
редакцией
Ш.Фицпатрик,
А.Рабиновича
и Р.Стайтса.
Итогом
заключительного
семинара по
социальной
истории,
который
состоялся в
апреле 1988 года,
стал сборник “Социальные
измерения
советской
индустриализации”,
опубликованный
в 1993 году.
Решение прекратить
семинары по
социальной
истории, знаменовало
переключение
интереса
многих американских
специалистов
по россии с
критического
исследования
ключевых
постреволюционных
проблем на
пересмотр
истории
позднеимперского
периода.
РУССКОЕ
ЗАРУБЕЖЬЕ - термин «русское
зарубежье»
востребован
реформаторской
коньюнктурой
90-х годов. Под
его
определение
подпадают те
бывшие русские
граждане,
которые в
силу политических,
экономических,
социокультурных
и других
причин
вынуждены
эмигрировать
в дальнее
зарубежье. Если
абстрагироваться
от
терминологической
условности,
то речь идет
о русской
диаспоре за
рубежом,
численность
которой по
разноименным
источникам
колеблется
от 10 до 20
миллионов
человек. Для
148-миллионной
России
отношение к
бывшим своим согражданам
вопрос
принципиальный,
хотя бы
потому, что
большинство
из них живет
надеждой
возрождения
и
процветания
России.
Русская
диаспора по
своей
численности
и интенсивности
формирования
не может быть
даже сопоставлена
с историей
рассеяния
армян, евреев
или
французских
гугенотов. Это
своеобразная
этнокультурная
общность,
насчитывавшая
от 9 до 10
млн.человек,
сложилась
стремительно,
всего за семь
лет (1918-1925). Необходимо
отметить ее высокий
образовательный
уровень. Интеллектуальный
потенциал
эмиграции
был
значительно
повышен
массовый
высылкой
творческой
интеллигенции
из Советского
Союза 1921-1922
годах
(Н.А.Бердяев
Н.О.Лосский,
Ф.А. Степун,
Л.П.Карсавин
и др.), что
способствовало
более
интенсивному
включению
выходцев из
России в
жизнь
Западной
Европы, формирование
оригинальной
культурной общности
(существовавшей
тем не менее
весьма
сепаратно).
Постепенно
Берлин,
чему
способствовала
дешивизна жизни
там,
становится
столицей
русского зарубежья.
Здесь
концентрируется
свыше 300
издательств:
“Петрополис”,
“Скифы”,
“Издательство
З.И.Гржебина”,
“Мысль”, Знание”,
“Грани “,
“Кооперативное
издательство”,
“Литература”,
“Геликон”,
“Манфред”,
“Возрождение”,
“Огоньки”,
“Нева” и т.д.
Массовый
характер
российская
эмиграция приобрела
с 80-х годов
прошлого
столетия, достигнув
абсолютного
пика в 1900-1910 гг. Представители
разных
народов,
населявших
Российскую
империю,
составили
“трудовую” эмиграцию
этого
периода. В XIX веке
было обычным
делом, что
сыновья
оказались
левее отцов. После
событий 1917-1918
годов эта
закономерность
исчезла. Теперь
сыновья были
нередко
правее своих отцов
- либералов
или
умеренных
консерваторов.
Нужны новые
пути, ибо
традиционные
- левые - идеологии
потерпели
фиаско. Новые
идеологии,
писал один из
основоположников
евразийства
Николай
Трубецкой, в
действительности
и не левые, и
не правые. Поэтому
евразийцы и
отвергали
петербургскую
Россию во имя
Святой Руси.
Пока
что не
разработана
периодизация
этой
историографии
сами
эмигранты-историографы
были склоны
не
ограничивать
ее 1920-1945 и делили
ее историю на
три неравных
этапа; первый
- от возникновения
1920 до начала
второй
мировой
войны второй
1939-1945 когда
всякая
деятельность
русских организаций
была
прекращена
или сведена до
минимума и
затем
искусствено
продолжали
ее жизнь в
этап третий,
когда число зарубежных
сократилось
в пять раз и
после 2 мировой
воины была
создана
историография
из сочинений
лиц
оказавшихся
за рубежом в послевоенные
годы.
Foster L. A. Bibliography of Russian Emigre Literature,
1918-1968. Boston, 1970. Vol. 1-2;
Струве Г.
Русская литература
в изгнании:
опыт
исторического
обзора
зарубежной
литературы
(1-е изд - Нью-Йорк,1956;
2-е -Париж, 1984);
РУСОФОБИЯ - До того как
сам термин
был
произнесен в
“застойные” 80-е
годы
выдающимся
советским
математиком И.Р.
Шафаревичем в
его широко
известной
одноименной
книге, историки,
этнологи,
психологи не
раз говорили
о том, что
нынешний век,
вопреки всем
интернационалистским
ожиданиям,
стал веком
национализма.
Глобализация
истории привела
к тому, что
взаимная
притирка
народов приобрела
нетерпимые и
взрывоопасные
формы, которым
ни
просвещение,
ни
цивилизация
не могут
ничего
противопоставить.
В этом контексте
“Русофобия”
Шафаревича
не просто стала
очередным
манифестом
антисемитизма,
но и
поставила в
повестку дня
вопрос о
феномене взаимной
ненависти
народов в
определяющем
факторе
российской
мировой
истории в ХХ
веке.
Шафаревич
по-своему
подтолкнул
процесс
модернизации
русского
национализма.
Для
Пайпса,
стремящегося
обосновать
“особость” и
“порочность”
русского
поведенческого
архетипа, принципиально
отличного от
западного, характерна
примитивно-завораживающая
форма
доктринерства.
Прохладное,
мягко говоря,
отношение американских
историков к
“академическим”
достоинствам
своего
коллеги
свидетельствует
о том, что не
его теории
определяют
лицо
современного
россиеведения.
Для меня же здесь
интересно то,
что Пайпс и
Шафаревич предстают
капризными
сиамскими
близнецами,
отлично
сознающими,
что друг без
друга существовать
не могут. Их
полемика не
случайно
ограничивается
еврейской
русофобией.
Между тем
перевести
подобные
споры на
научный уровень
возможно,
только
обратившись
к “русофобиям”,
исходящим
совершенно
из других источников.
Нынешние
“патриоты”
почему-то
забывают, что
объем
геополитических
противоречий
России (а
источник
русофобии
вроде бы должен
быть связан с
этим
фактором) с
германским и
мусульманским
мирами был
куда более существенным
и
исторически
протяженным,
чем с
еврейским. Но
всегда ли
принимал
Россию
Восток?
Любопытное
совпадение: в
1976 году Р. Пайпс,
а также
независимо
от него Х.
Сетон-Уотсон
(Великобритания)
и Э.
Каррерд’Анкос
(Франция)
(последних
двоих никак
нельзя
заподозрить
в русофобии)
предсказали
развал СССР,
но связали с
исламским
фактором. По
их мнению, внутренняя
несовместимость
православия и
ислама в
сочетании с
ростом народонаселения
на Востоке
должны были
обернуться
русофобским
взрывом. И
все же,
существует
ли
мусульманская
(азиатская)
русофобия?
Столкновении
Руси-России с
Востоком (в отличие
от
взаимоотношений
с иудаизмом)
было
изначально
конфликтно и
культурогенно.”Мягкая”
аграрная
колонизация
восточными
славянами на
восток была
прервана
“татаро-монгольским
игом”,
приучившим
россиян к
смирению
перед
властью.
Империя
выработала
своеобразный
опыт
сдерживания
этнофобии,
который
учитывал
следующие
моменты:
завоеванные
“отсталые
народы”
склонны
воспринимать
“поработителя”
вовсе не как
этнического
врага, а как феодального
сеньора.
Народы,
стоящие на более
высокой
ступени
цивилизационного
развития,
представляют
куда большую
угрозу для
империи.
Преодолевать
их отчужденность
можно лишь
путем особых
привилегий
их “верхам”. Равновесие
в империи
может и
должно
достигаться
этнопрофессионализмом
- включением всех
народов в
имперское
“разделение
труда” в
соответствии
с их
хозяйственными
и культурными
традициями.
Патернализм
и веротерпимость-лучшая
основа для
этнофилии.
Даже при этих
условиях
вспышки
этнической
розни - вовсе
не
свидетельства
этнофобии, а
лишь обычная
“притирка”
народов друг
к другу.
После
1815 г., Россия
воспринимается
как угроза
для
европейской
цивилизации.
Мыслители Токвиль,
Доносо
Кортес,
Кюстин
предсказали
великое
будущее
России,
несущее в
себе угрозу для
Запада.
Упомянутые
предсказания
во многом
исходили из
ложных
предпосылок.
Так, к примеру,
вера Токвиля,
Доносо
Кортеса и
других
мыслителей в
грядущее
значение
России коренились
в их глубоком
убеждении,
что Запад
находится в
необратимом
упадке и у
него нет сил
для
обновления.
Сторонник
русского
самодержавия
поэт Федор
Тютчев писал,
что в Европе
есть лишь две
силы: Россия
и революция.
Он
соглашался с
тезисом
некоторых
западных
пессимистов
о закате
Европы и
считали
славян
наследниками
европейской
культуры.
К
числу
немногих, кто
стремился
дать возможность
западной
общественности
ознакомиться
с внутренними
структурами
великой
восточной державы,
был Аугуст
фон
Хактсхаузен.
Но его в
высшей
степени
информативная
книга осталась
без сколько -
нибудь
значительного
резонанса.
Токвиль
назвал ее
скучной.
Совсем
другая
судьба
пришлась на
долю написанной
примерно в
это же время
книги маркиза
де Кюстина.
Герцен
назвал его
одним из важнейших
исследований
России.
Gleason J.H. The Genesis of Russophobia in Great
Britain.Cambr.(Mass),1950.